Если вздумается вам плутать по горам и долам, и пойдёте вы наугад, куда глаза глядят, в туманный апрельский день, когда ни свет, ни тень, и дым не столбом стоит, а на земле лежит, то тяжко ли легко ли, близко ли далеко ли, а выйдете вы, коль случится, к Заколдованному Лесу как раз между Копями Лунного Камня и Кентавровой Горой.

Узнаете вы его наверняка ещё издалека по тому неуловимому запаху, который ни забыть, ни запомнить. А ещё вы узнаете его по далёкому звону, от которого мальчишки бегут и смеются, а девчонки стоят и трясутся. Если же вы сорвёте одну из десяти тысяч поганок в изумрудной траве на опушке этого чудесного леса, то покажется она тяжелей молотка, но только выпустит её рука, поплывёт она над деревьями парашютиком, оставляя за собой след из чёрных и красных звёздочек.
Сказывают – а ведётся эта молва ещё от менестрелей давних времён – будто кролики здесь, встречаясь, приподымают из вежливости голову лапой, как мужчины приподымают шляпу, а потом ставят её на место.
Волшебный лес был некогда частью царства, где правил могучий Король Клод, у которого было три сына: Тэг, Гэл и Джорн. Тэг и Гэл, подобно своему отцу, были страстными охотниками, и когда не ели и не спали, то гнали зверя. Джорн же, самый юный и маленький из Принцев – росту-то в нём было всего шесть футов – был поэтом и музыкантом, и если не сидел за обедом и не спал, то слагал стихи под звуки лиры. Иногда и он выезжал на охоту, если отец и братья сильно настаивали, но тогда то терял стрелы, то метал копьё так, что оно никогда не попадало в зверя, за которым гналось королевское семейство.
Трижды за свой век Король с двумя старшими сыновьями до того расходились на охоте, что вовсе не оставалось в лесу никакой дичи, и приходилось им отсиживаться в замке, нетерпеливо натягивая тетиву на луки, насаживая перья на стрелы и остря пики, пока вновь не подрастали в лесах и на полях дикие вепри и олени. В это тягостное время Король Клод, Тэг и Гэл чаще ели, больше пили и дольше спали, а ещё дразнили и изводили своих слуг и дворовых, особенно карлика Квондо и Королевского Мага, всё чудотворство которого состояло лишь в том, что он умел показывать фокусы и жонглировать, потому что не допускали его к тайнам волшебников из Заколдованного Леса.
Но для Джорна такие дни были благодатной порой покоя, когда он пел о далекой Принцессе, что появится однажды и повелит каждому из Принцев совершить доблестный подвиг, открыть волшебный запор, обмануть злого дракона или разгадать головоломную загадку, которую та далекая Принцесса предложит как ключ к своей руке и сердцу. «Блажь телячья!» – ржали Тэг и Гэл на занятия своего братишки, подхватывали Квондо и перебрасывались им в воздухе, как мячиком, ничуть не внимая его утробным кличам. Задевать же самого Джорна братцы остерегались, потому что случалось ему положить кой кого на обе лопатки, а на коне он мчался с копьём на обидчика не хуже стародавних рыцарей.
Как-то вечером в третью пору тоски и скуки, когда не к чему приложить руки, и ни медведь-шатун, ни олень-скакун не объявятся и через сто лун, стал Король Клод за пивной кружкой рассказывать своим сыновьям истории, покуда Джорн тихонько бренчал на лире, а Квондо, забравшись за большой щит в темном углу зала, потирал свои синяки и шишки.
– Вот в Заколдованном Лесу была б нам сейчас охота, – пробурчал Принц Тэг за обедом, пробуя тетиву большого лука.
– Вот в Заколдованном Лесу была б нам сейчас забота! – рявкнул на него Клод и стал рассказывать, как однажды осмелился он со своим отцом и братьями погнаться за быстроногим оленем по волшебному лесу, как загнали они оленя к отвесной круче Кентавровой Горы и уж было изготовились пустить стрелы, но вдруг стал олень стройной и смуглой принцессой, которую много лет назад превратила в оленя злая колдунья, польстившись на её красоту.
– Вот и стояли мы, – продолжал Король Клод,– ваш дедушка, король Бод, и его три сына: дядя Клун, дядя Гарф и я сам. Стояли мы спешившись да опешивши, будто псы, вызверившиеся на волчью берлогу, а там оказался не волк – а красноглазая крольчиха. Тут объявился один из лесных колдунов с вечной ухмылочкой и, как сейчас помню, сотворил для принцессы прямо из воздуха верховую лошадь, и все мы поскакали к замку.
Дали мы Принцессе еды, вина и подушку, чтобы прислонить голову, а на следующий день отправились во всех доспехах со звонкой праздничной упряжью к её батюшке, королю, земли которого лежали далеко на севере. Вышли мы по белым майским садам, а пришли по белым зимним полям. Батюшка и матушка Принцессы всплеснули руками от счастья, увидев свою ненаглядную доченьку, и расставили на радостях столы с неплохими угощениями, хотя, как по мне, вино на севере отдаёт тем, чем бляхи чистят или копья смазывают, впрочем, не скажу точно – давно это было...
– Почему же, – воскликнул Тэг.
– ты не рассказывал нам эту историю раньше? – докончил Гэл.
– Вы были маленькими, – ответил Клод, – и такой рассказ мог омрачить ваши юные сердца. Так на чём я остановился?
– Давно это было, – подсказал Тэг.
– Ну, да, – продолжил Клод,– ваш дедушка, и дядюшки, и я – все хотели назад домой и на охоту, а батюшка Принцессы был человеком без воображения, домоседом, попусту тратил время за шахматами даже в лучший охотничий день и пил подогретое вино с алоэ и ещё какими-то травками. Мы, однако, не смогли уехать так быстро и легко, как нам хотелось. В той стране был отвратительный обычай, по которому спасенная принцесса имела право выбрать одного из спасителей себе в мужья. В общем, хороша она была собой, сероглазая озорница, но предпочитала арфу охоте и имела привычку красться тихонько за мужчиной, как кошка по бархату.
Кончилось тем, что ваш дедушка отправился домой, а Клуну, Гарфу и мне Принцесса стала давать трудные задания. Клуну она велела принести золотое правое крыло громадного Сокола из Ферралана. Гарфу, которому судьба отмерила быть в лучшем случае неуклюжим оруженосцем, хотя в седле он легок, как ангел, она велела вернуться с каплей крови из правого указательного пальца ста королей, а такой подвиг, конечно, ни один человек не смог бы завершить за всю жизнь. Ну, а мне она приказала принести большой алмаз, который, по слухам, держало в руках страшное чудище, то ли дракон, то ли Птица-Рух, и жило это чудище в пещере горы за несколько лиг отсюда.
Король Клод налил две кружки вина из чаши на столе и осушил их одну за другой.
– Вы тогда были совсем маленькими и, наверно, не помните странника из дальнего Ферралана, который приходил в наши края лет двадцать назад и рассказывал, что ваш дядюшка Клун одолел-таки огромного Сокола, но в битве открылось, что было у того крыло не острое стальное, а мягкое золотое, да, к тому же, не правое, а левое. А о дядюшке Гарфе и по сей день никто не слышал, да оно и понятно – ведь мой королевский Писец подсчитал, что нужно девяносто семь лет, чтобы добыть каплю крови из правого указательного пальца ста королей.
Король снова наполнил кружку вином, а Принц Джорн стал наигрывать на лире грустную мелодию.
– Чтоб не тянуть этот горький рассказ, – заключил Король Клод, – то чудище, которое я должен был одолеть, оказалось сделанным из глины и дощечек, так что вовсе ничего не стоило отобрать из его вылепленных лап громадный алмаз. Я принёс драгоценный камень Принцессе и стал обладателем её руки, а сердце моей дамы я завевал еще раньше – это и Квондо понятно.
Король откинулся в просторном кресле и закрыл глаза.
– Так в чём же, в чём же, скажите мне, мораль сей басни? –прохрипел Квондо.
Король открыл один глаз:
– Мораль сей басни, – сказал он, – никогда не охотьтесь на оленя в Заколдованном Лесу!
Тэг и Гэл, не сводившие глаз с отца, пока он вёл рассказ, посмотрели друг на друга и снова на Короля.
– Нам неприятно, – сказал Тэг.
– что наша матушка была когда-то Оленихой! – докончил Гэл.
Тут впервые вставил слово Джорн:
– Всё это лишь воображаемая и бессмысленная форма волшебства, – и вернулся к музыке.
– Верно, парень, – взревел Клод. – Точно сказано: бессмысленное волшебство, – и постучал кружкой о стол. – Я так к нему и не привык – впрочем, охотник к такому никогда не привыкнет.
Воцарилось задумчивое молчание, а потом Клод снова заговорил:
– Вскоре после рождения Джорна она затворилась в своём покое, охваченная смертельным недугом, и более не ступала ногой на лестницу.
– Может быть, это потому, что она упала и ударилась о камень? – предположил Тэг.
– А, может быть, отведала она настоя или зелья? – спросил Гэл.
– Может быть, она умерла от сглаза? – добавил Джорн.
Король швырнул кружку в младшего сына, а Джорн поймал её на лету.
– У него материнская быстрота и грация, – пробормотал Клод и вздохнул. – Такая вот история.
Вдруг за креслом Клода раздался голос Старшего Королевского Камердинера, и Король вздрогнул:
– На чёрта мне слуги, которые крадутся повсюду, как коты! – проревел он.
– Пришел менестрель, сир, – объявил Камердинер.
– Так пусть войдет, так пусть войдет! – выкрикнул Клод. – И пусть споёт нам о сильных мужах и об охоте. Грусти и любви с меня довольно, – и он гневно взглянул на Джорна.
Менестрель вошел мягко, сел на табурет, ударил по струнам лютни и запел. Он пел о белом олене, летящем, как свет, и услаждающем взор, подобно водопаду весной.
Когда песня закончилась, Король спросил:
– Тот белый олень, летящий, как свет, и услаждающий взор, подобно водопаду весной, плод твоей глупой выдумки или у него есть дыхание и кровь, и я с сыновьями могу потягаться с ним в быстроте и силе?
Менестрель пропел:
Как свет, сквозь лес летит олень,
Летит всю ночь, летит весь день.
– Назови же мне имя этого леса, – прогремел голос Короля. Менестрель пропел:
В лесу, меж копей и меж гор,
Олень сияет с давних пор.
Тут Король встал с кресла, опрокинув кружку красного вина, которое пролилось на пол.
– Ты точно назвал в своём дьявольском стихе пределы Заколдованного Леса, – крикнул он. – Никто из домашних Короля Клода не охотится в этих проклятых местах!
Менестрель пропел:
Тэг промажет, Гэл отстанет,
Джорну силы не достанет,
Но не скажут, будто Клод
Слаб, как мышь, и слеп, как крот.
Король дёрнул свой длинный ус, искорка сверкнула в его глазу, вылетела из него и вновь блеснула, как светлячок.
– Может быть, – вымолвил он наконец, – белый олень, быстрый, как свет, и есть настоящий олень. Завтра мы проверим его хвалёные доблести, и если это олень – я повешу его голову на стену, а мясо – в кладовой. Если же это красна девица, заколдованная чарами ведьмы или волшебника, а на самом деле – дочь короля, земли которого лежат на севере, на востоке, на западе или на юге, то я проткну твоё сердце копьём, поганый скоморох!
Клод ударял кружкой о стол, чтобы придать вес каждому слову своего зловещего предупреждения, но когда оглянулся на менестреля, того и след простыл. Клод нахмурился и пробормотал:
– Этот малый кого-то напомнил, кого я где-то встречал.
– Если это и вправду олень, – обрадовался Тэг, – у нас будет самая знатная охота за всю жизнь!
– Если это вправду олень, – обрадовался Гэл, – полакомимся мы самой знатной дичиной.
У Короля сверкнули глаза и он проглотил большой абрикос.
– А что, если это вправду принцесса королевской крови – сказал Джорн.– Тогда она даст вам опасные задания, чтобы узнать, кто из нас достоин её руки и сердца.
Тут Тэг, выказывая силу, выхватил толстую кочергу из камина и согнул её вдвое, а Гэл подпрыгнул и сделал двойное сальто на месте. Джорн же смотрел на братьев и слегка трогал струны своей лиры, а Король подёргивал ус, и в глазах его пылали мечты об охоте. Квондо же сидел в углу под щитом и смотрел на Клода, Тэга и Гэла, слушая лиру Джорна.
Уже на заре следующего дня Король с тремя сыновьями осаживали чёрных строевых коней у Заколдованного Леса и озирались вокруг.
– Не срывайте тех лютиков, – предостерёг Клод, показывая корявым пальцем на крохотные цветочки в изумрудной траве, – а то они вспыхнут и обожгут вам руки!
– Не срывайте тех лишайников с дерева, – предостерёг Тэг, – а то они превратятся в кровь и вымажут вам руки!
– Не трогайте тот белый камень, – предостерёг Гэл,– а то он оживёт и укусит вас за руку!
Вдруг за Копями Лунного Камня прогремел гром, взошло солнце, кони вздрогнули от вспышки молнии, и тьма вокруг Короля и его сыновей засверкала миллионами светлячков.
Клод и сыновья с изумлением смотрели на искристый танец, а светлячки на из глазах становились снежными хлопьями, которые мягко падали на землю, исчезая в ней. Гром замолк, тучи разошлись, и снова показалось солнце.
– Такое светопреставленье порой приводит к несваренью, – проворчал Клод.– Я потеряю вкус к нежнейшему мясу на земле, если этот нелепый поток фактов и форм не прекратится.
– Жар холоден, – сказал Тэг.
– Твёрдое мягко, – сказал Гэл.
– Что ночь – то день, – сказал Клод.
А Джорн, который, покуда творились чудеса, сочинил стишок, тут же прочитал его:
Отвесна равнина,
Черна белизна,
Горячая льдина,
А правда – одна.
– Недурно срифмовано, Принц Джорн, – услышали они голосок, исходивший вроде бы ниоткуда, пока Король и сыновья не разглядели под ногами лесного колдуна в синем платье и островерхом колпаке.
– Эй, – сказал Король увидев колдуна, – сдаётся, я тебя уже встречал в ином месте, а не здесь.
– Ты видел меня в иное время, а не сейчас, – возразил колдун, сорвал голубой цветок и подбросил его в воздух, а тот стал бабочкой и запорхал между деревьями.
– Раз случилось мне уже побывать в этих лесах, – сказал Король.
– Двадцать шесть лет, двадцать пять дней и двадцать четыре часа тому, – ответил колдун.
– Мой отец, братья и я гнались за оленем, – сказал Клод,– с которым у крутой Кентавровой Горы произошло поразительное и преобидное превращение. Трепещи трогать тревожную эту тему, яд языка являя.
– Это не он явил яд языка, а ты. У тебя самого язык вдруг стал заплетаться то на «п», то на «т», то на «я», – сказал Джорн.
– А будет и на «в», – добавил колдун.
– Прохвост, побойся повторить проказу, болшевнику вкатать велю я вразу, и не воюсь я бредных болдунов, – надменно, начальственно и непреклонно разрубил рукой воздух Клод, а сыновья глядели на него в изумлении.
– Ты заговорил волшебными словами, о Клод!– воскликнул колдун, церемонно приподняв колпак и низко поклонившись. – А сейчас могу ли я оказать услугу тебе и Принцам Тэгу, Гэлу и Джорну? Могу ли я показать вам лающее дерево, поющую тину и бескрылых птиц?
Король поморщился от перечня чудес, а Принц Джорн ответил колдуну:
– Батюшка ищет белого оленя, быстрого, как свет, и услаждающего глаз, подобно водопаду весной.
Колдун снова поклонился и подбросил колпак в воздух.
– Что вверх взлетит, тому не должно падать, – сказал он, и колпак, медленно раскачиваясь, будто колокол, тихо поплыл над деревьями всё выше и выше, пока совсем не скрылся из виду.
– А что упало вниз, то пусть взлетит, – сказал колдун и, пошевеливая тремя пальцами левой руки, показал ими на землю. Вдруг с земли стали подниматься растаявшие снежные хлопья, а взлетев до груди колдуна, превратились в миллионы светлячков. Король с сыновьями в изумлении смотрели на чудо, и на мгновение четыре коня и четыре человека застыли, как статуи, потому что сквозь мерцание, сияние и мигание вдруг мелькнул белый олень, быстрый, как свет, и услаждающий взор, подобно водопаду весной.
Белый олень мелькнул в зелёном лесу, а Король и его сыновья понеслись за ним мимо лающего дерева по поющей тине, вспугнув стайку бескрылых птиц. Погоня продолжалась, пока не стало садиться солнце и не опустились странные тени. Белый олень уводил преследователей через серебряную трясину, бронзовое болото и золотую поляну и мчался, быстрый, как свет. Спущенной стрелой пролетел он над огненной топью и туманными мхами, взбежал на рубиновый гребень, перепрыгнул долину фиалок и устремился по жемчужной тропе, ведущей к бесчисленным лабиринтам Копей Лунного Камня.
Топот двадцати копыт прогремел по лощине привидений с зачарованными чинарами, на которых горели фонарики, мимо бирюзового озера, вдоль аллеи асфоделей, вдруг резко повернувшей вниз изгибами по тёмному спуску к тусклой и тоскливой равнине.
Садилось солнце в море, и семь звёзд внезапно в синем небе заблистали, и кончился олений страшный день. Он добежал, стоял он в тишине, дрожа всем телом, под крутым утёсом стремительной Кентавровой Горы.
Король Клод, Принцы Тэг и Гэл изготовились пустить стрелы, а Джорн зажмурился, чтобы не видеть того, что должно было произойти, но когда через мгновенье он открыл глаза, царственные охотники изумленно смотрели, опустив луки и стрелы, не на загнанного оленя, а на высокую и смуглую юную деву, мило приоткрывшую алые уста – настоящую принцессу в длинном белом атласном платье, с самоцветами, сверкавшими в волосах, золотыми сандалиями на ногах, и сиянием тёмных очей.
Четыре коня навострили от внезапного удивления восемь ушей, три Принца пали на колени к ногам девы, а Король мрачно вглядывался в неё, дергая ус.
– Да, знатная была у нас погоня, достойная любого короля, – проворчал он, – но кончилась она, как и тогда, пропавшим мясом и прелестной леди, которую нам надо проводить в её страну. И дай Бог, чтобы её родитель знал толк в винах.
Но когда юный Джорн, единственный из Принцев, кто не потерял дар речи, попросил деву назвать своё имя и сказать, из какого она царства, та лишь покачала головой:
– Я его не помню.
Король Клод вздохнул.
– Посади её на своё седло, Джорн, – сказал он, – и пусть она присутствует за нашим столом, правда, в ином качестве, чем я надеялся. И давайте поспешим, пока не появился здесь коварный колдун со своими кознями и колкостями.
Тут Джорн подсадил Принцессу в седло, бубенцы и пряжки весело зазвенели, и Король Клод поворотил коня в обратный путь по тусклой и тоскливой равнине, вверх по тёмному спуску, аллее асфоделей, мимо бирюзового озера в лощину привидений с зачарованными чинарами, на которых горели фонарики, по бесчисленным лабиринтам Копей Лунного Камня, по жемчужной тропе и долине фиалок, через рубиновый гребень, по туманным мхам, огненной топи, золотой поляне, бронзовому болоту и серебряной трясине, вспугивая стайки бескрылых птиц, через поющую тину, мимо лающего дерева, и опять по зелёному лесу с мерцающими светлячками к открытой дороге, которая вела прямо в замок.
ПОТЕРЯННАЯ ПРИНЦЕССА
На следующее утро Принцесса сидела в восточном покое старого замка и смотрела на солнечные лучи, что врывались сквозь щели и круглые бойницы стен и падали ярким узором на холодный каменный пол.
Королевский Маг, не слишком искусный, как мы уже упоминали, в своём мастерстве, развлекал Принцессу, жонглируя семью серебряными шарами, а Квондо сидел в углу и смотрел сперва на серебряные шары, а затем на тёмные недоуменные глаза милой девицы. Почти всю ночь она провела без сна, пытаясь вспомнить своё имя и имя своего батюшки.
На полу перед ней сидел, скрестив ноги, Писец и читал нараспев имена королей из увесистого тома в надежде, что одно из них зажжёт свет в глазах девушки. Он дошел до буквы «П» и монотонно бубнил: «Пэк, Падро, Пайорел, Пент, Перрил, Пэо, Пиллигро, Пив, Подо, Полонел, Пугги». При имени «Пугги» Принцесса чуть вздрогнула, но только потому что Маг уронил один из своих шаров. Квондо подхватил шар и кинул ему обратно.
Писец поцокал языком и зубами:
– Король Пугги, – сказал он, – самый недостойный во всей этой книге. Он живёт в развалившемся замке на холме с семью полоумными дочерьми. Его жена умерла от приступа неудержимого визга, когда принцессы были ещё маленькими. Теперь Пугги с семью дочками живёт уединённо, и бедокурят они на своём холме так, что не приведи господи: то скатывают валуны на прохожих, то поворачивают реки вспять, то грабят караваны, отбирают украшения и шелка, а, вырядившись, затевают по ночам дикие и шальные игры с фонарями из тыквы. – Писец воздел руки и покачал головой. – Каждую ночь проказничают они, как дети малые накануне Дня Всех Святых.
Принцесса нахмурилась и чуть побледнела. Писец вздохнул и продолжил чтение, поднимая глаза на Принцессу после каждого имени, но она ничем не обнаруживала узнавания. А он всё читал, и двадцать имён на «Р», и сорок на «С», и десять на «Т», и пять на «У», всего два на «Ф», зато тринадцать на «В», девяносто на «О», пятьдесят шесть на «Л» и, наконец, дошел до последней буквы «Зет». «Зар», – сказал он, и Принцесса подпрыгнула на стуле, но только потому, что Маг уронил ещё один серебряный шар. Квондо кинул шар обратно, и жонглирование с монотонным распевом продолжалось: «Зазо, Зат, Заузау, Зав, Закс, Зазир, Зазуно, Зузз», произнёс, наконец, Писец, хлопком закрыл книгу, подняв облачко пыли, покачал печально головой и встал. Маг позволил серебряным шарам упасть в широкий карман своего длинного халата, а Квондо глядел на Принцессу мягким взглядом.
– Я помню лишь деревья и поля, и больше ничего, – вздохнула она.
– Здесь дело за Лекарем, – сказал Писец, – но Лекарь Вашего Величества сам страдает непонятным недугом и просил его не беспокоить.
Принцесса изучала встревоженным взглядом узор теней на полу от бойниц башни.
– Есть, правда, ещё Часовщик Вашего Величества. В своё время его не раз озаряли хитроумные догадки. Токо, Часовщик, – добавил он, – был когда-то вашим Звездочётом.
Принцесса взяла платок и стёрла со щеки Писца пятно книжной пыли.
– Почему Токо перестал быть Королевским Звездочётом? – спросила она.
– Она так постарел, что не мог уже различать не только планеты, но даже Луну и Солнце, – ответил Писец. – Его доклады о том, что все светила гаснут, сильно встревожили Короля, потому что, вы знаете, для охоты ему нужно много света, так что, как говорится, без обиды.
Принцесса чуть улыбнулась, а Писец продолжал:
– «В моих башнях должны сидеть такие люди, которые будут сообщать мне о ярком солнце и ясных звездах!» – вскричал тогда Король. Вот Токо и засадили делать всякие часы: и куранты, и солнечные, а наблюдать за небом послали человека помоложе, по имени Паз. Он изобрёл для своего телескопа розовые линзы, так что самая бледная луна и самые холодные звёзды становились в нём жаркими и полнокровными, о чём он и сообщал Королю. Давайте сходим в тёмную мастерскую старого Токо и послушаем, что он скажет.
Токо нашли в мастерской, где он вырезал надпись для солнечных часов: «Миг света сменяет нескончаемая тьма». Глаза старика так ослабли, а сотня часов тикала и отбивала время так громко, что он и не заметил посетителей. Принцесса прочла надпись, вырезанную на другом циферблате: «Сейчас темнее, чем вам кажется», и на третьем: «Мгновенье света убегает прочь, и вновь навеки наступает ночь». Писец похлопал старого Часовщика по плечу, и тот поднял на него блёклые и затуманенные глаза.
– Я привёл сюда безымянную Принцессу, которая помнит лишь деревья и поля, и больше ничего.
Он поднёс сложенную чашечкой ладонь к уху старика и рассказал ему о белом олене, и как тот превратился под самой Кентавровой Горой в высокую, смуглую и милую Принцессу, как он прочёл ей все имена из Книги Королей, но свет не вспыхнул в ее глазах.
– Ты – человек, которого всегда озаряли хитроумные догадки и рискованные домыслы, – закончил Писец. – Что скажешь ты о горестях принцессы?
Часовщик покачал длинным тонким пальцем:
– Пусть погуляет милая в саду, где радугою светятся фонтаны, а я рискну и, может, догадаюсь, что приключилось с памятью её.
Стрелки сотни часов показали полдень, но пробили они и восемь, и шесть, и девять, и четыре, и вообще сколько угодно раз, только не двенадцать.
– Девицы околдовывают часы, – сказал Токо,– а те бьют то больше, то меньше, чем надо, насмехаясь над временем.
Писец отвёл Принцессу к двери и показал ей сад, где фонтаны блистали радугой, и смотрел, как она движется между ними, милая, но от всего отрешённая, не слыша ни боя часов, ни слов людей.
– Быть может, она упала и ударилась о камень? – высказал Писец свою догадку, – и так потеряла память.
Старик покачал головой.
– А, может быть, отведала она настоя или зелья –предположил Писец, – и так потеряла память?
Старик опять покачал головой и сказал:
– Ты ведь просил пуститься в рискованные домыслы меня, а рискуешь сам.
Писец извинился и молча выслушал слова старика.
– Вспомнилась мне история, что сказывал мой батюшка лет сто назад, – продолжил Токо, – удивительная история о дружбе настоящего оленя с лесным колдуном. Кажется, в то давнее время лесной колдун упал и разбился, а, может быть, испил настоя или зелья в апреле, когда потоки быстры и могучи, и бесчувственно погрузился в сон. Проходил там олень, который вытащил беспамятного колдуна из потока и тем спас ему жизнь. В награду за доброе дело колдун подарил оленю власть обращаться в высокую и смуглую принцессу, если охотники станут наседать на него и нигде не останется спасения, как у того оленя, которого загнали у Кентавровой Горы.
Глаза Писца стали большими и круглыми, а рот раскрылся от изумления, и в тот же миг сто часов, на которых стрелки показывали одиннадцать минут первого, пробили тринадцать раз. Когда бой затих, Писец сказал:
– Так ты утверждаешь, что наша Принцесса во всём, кроме внешности, олень, а не принцесса королевской крови?
– Однажды в давнее время, – продолжал старик, – на того оленя сильно наседал один местный парняга. Он здорово держался в седле и загнал оленя к крутому утёсу, на который тот не мог взбежать. Но как только охотник поднял лук, задыхавшийся олень с дикими глазами вдруг предстал перед ним дивной Принцессой, высокой и смуглой. Парень побледнел, покраснел, посинел и, побросав лук и стрелы, ускакал, огорошенный, во всю мочь своей несчастной кобылки.
А олень в обличье девы пошёл в пещеру к своему колдуну, с которым он подружился, и с дрожью в голосе спросил, можно ли ему оставаться девой до конца дней. Колдун, помня старое добро, дал ему власть оставаться девой обличьем, покуда трижды не изменит ей любовь. Если же не повезёт ей в любви три раза, то чтанет она оленем уже навсегда.
– Первым полюбил её поэт, вторым – менестрель, а третьим – рыцарь, и каждый, в свою очередь, обнаружив её истинную природу, бросал её. Да и кто может любить даму, которая по естеству – олень?
Долго слышались лишь тиканье часов да слабый шум фонтанных струй.
– Так что же потом, – спросил Писец, – когда любовь изменила ей в третий раз?
– Потом, когда любовь изменила ей в третий раз, – сказал Токо, – ей вернулось её истинное сердце.
Часы ни с того, ни с сего пробили семь.
– Сказал ли ты мне правду? – спросил Писец.
– Белый олень во времена моего батюшки не знал своего имени, потому что у диких зверей не бывает имён, и помнились ему лишь деревья и поля, и больше ничего, – ответил Токо.
– Как же рассказать мне всё это Клоду, самому гордому охотнику наших дней? – воскликнул Писец. – Молю тебя, Токо, усомнись в своих сомнениях и обнадежь нас своей надеждой, что эта Принцесса, быть может, настоящая.
Старик покашлял:
– Возможность, достоверность и надежда – кто в силах на весах их уравнять? Я знаю знаки, символы, симптомы бессчетных чар. Кругами колдовство ведётся.
Ни старик, ни молодой не заметили темной фигуры в дальнем углу мастерской: карлика Квондо, который незаметно пробрался внутрь и присел на корточки. Он смежил глаза, чтобы не выдать себя их сверканием, но не спал. Писец повернулся, не сказав ни слова, открыл тяжелую дверь и вышел.
Навстречу ему шла Принцесса, и украшения так сверкали в её волосах, а золотые сандалии так ладно сидели на ножках, что он усомнился, может ли олень, если она и впрямь была оленем, принять столь совершенный и восхитительный облик. Писец задумался, а смог бы он сам безраздельно полюбить ту, что по воле чар вдруг станет однажды обкусывать листья на деревьях, и со вздохом решил, что не смог бы. Он покачал головой и внёс маленькую заметку в архивы своего сердца.
В тёмных глазах безымянной девы стоял вопрос, но Писец покачал головой, отвернулся и вздохнул:
– Старик молчал, мычал и что-то мямлил, ходил вокруг да около, терялся, не говорил ни да, ни нет, но много того сего с весьма изрядной долей беспочвенных догадок, измышлений, намёков, умолчаний и отсылок, перемежая множеством предлогов: «когда», «ввиду», «причём», «притом», «при сём», а в результате – ворох ерунды, в шесть раз бедней того, что нам известно.
Он низко поклонился и вздохнул, и снова поклонился, а Принцесса прошелестела над травой, как дождь, и скрылась за калиткой.
Молчаливой была трапеза в тот полдень в длинном банкетном зале, где даже днем было так сумрачно, что зажигали светильники в железных канделябрах вдоль толстых каменных стен. Таинственная дева погрызла орешки, пощипала лист салата и отказалась от вина, напомнив тем озабоченному Королю и его старшим сыновьям о вчерашней погоне в Заколдованном Лесу и её удивительном окончании.
Клод, Тэг и Гэл беспокойно ёрзали на стульях и что-то ворчали, а Принц Джорн, нежный взгляд которого выдавал его чувство к безымянной деве, радовался тому, что она, поднимая глаза и оглядывая сидящих за столом, смотрела на него мягко. Карлик Квондо опять притаился в углу за железным щитом, не пропуская ни взгляда, ни ворчания, и безотрывно следил тёмными глазами за сидящими.
– Если вы не станете есть лучше, – сказал Король Принцессе, – я позову своего Лесничего, то есть, прошу прощения, – он поспешно поправился, – Лекаря.
Принцесса покраснела, Джорн скорчил отцу гримасу, а Король, чтобы скрыть замешательство, кликнул Мага, который мгновенно явился в облаке дыма.
– Я, кажется, приказывал тебе никогда больше не появляться в облаке дыма, – проворчал Король. – Запах пороха портит вкус вина – я тебе уже говорил.
– Я забыл, – сказал Маг.
– Заходи в комнату как все люди.
– Да, сир, – сказал Маг и стал жонглировать семью золотыми и серебряными полумесяцами.
А Король всё ворчал про себя: «Мало ему было раньше появляться с молнией и громом, так теперь ещё надымил на весь замок! Само представление дешевле появления. Простой лесной колдун узнаёт больше за день, чем этот дурень за десять лет, а ведь учился в самой дорогой школе для чародеев. Не в коня, видать, корм! Нет, нельзя никого выучить ни в седле сидеть, чтоб любо глядеть, ни чары наводить. Такое или само приходит или, как говорится, не дано».
Ворча и дёргая ус, Король выпил чашу красного вина, встал из-за стола и поднялся по каменной винтовой лестнице. Он всё ещё говорил сам с собой, и голос его разносился гулким эхом по залам и покоям замка: «Я отучу эту милую деву от безымянности, чтоб мне съесть сырую лошадь!»
Тут до него донеслись звуки из Королевского Лекараря, который то стонал, то утешал сам себя:
– Ах, никогда уж мне не встать с постели!.. Нет, маленький, сейчас мы, детка, сядем, опустим ножки, встанем и пойдём. Дня не пройдёт, и эти щёчки снова, как розы, расцветут... О никогда... Да, да, мы встанем, выйдем из кроватки... О нет... О да... О нет... О да... О нет...
Лекарь вдруг смолк, а когда Король вошёл в комнату, мерил себе температуру: он достал термометр из подмышки и тут же стряхнул его, даже не взглянув.
– Как врач я должен мерить себе температуру каждые три часа, – сказал он. – Но как больной я не должен знать, какая у меня температура.
– Я пришёл сюда поговорить с тобой как с врачом, а не как с больным, – сказал Король.
– Я не верю, что смогу вылечить себя, – ответил Лекарь. – Ну, ну, – возразил он сам себе. – Мы ни в коем случае не имеем права терять веру в искусство нашего врача.
Король вздохнул, подошёл к окну и окинул взглядом окружавшие замок угодья. Он дёрнул себе левой рукой правое ухо и стал рассказывать историю о белом олене, за которым он с сыновьями гнался весь день, и как тот превратился в высокую и смуглую принцессу, у которой в памяти остались лишь деревья и поля, и больше ничего. Окончив рассказ, он спросил Лекаря, что, по его мнению, случилось с Принцессой, и почему она никак не вспомнит ни своего имени, ни имени своего отца.
– Может быть, она упала и ударилась о камень, – предположил больной увещевающим голосом, – а, может быть, испила она настоя или зелья.
– У неё нет ссадин на голове, и зрачки не расширены, – сказал Король.
– Гм...– промычал Лекарь. – Мне нужно будет изучить этот случай, когда я встану, если я когда-нибудь встану, в чём сомневаюсь. Да уж, розы на щеках! Понять не могу, что со мной творится... Ну, ну, не надо, миленький, работать! Ты отдохни, работа не уйдёт...
Король, посмотрел на больного, вздохнул, вышёл из комнаты и пошёл к своему ложу, где пролежал час, ворочаясь и бормоча про себя. Наконец, он встал и тяжело спустился вниз по винтовой лестнице.
В восточном покое, откуда уже ушло солнце, Король застал Мага: тот жонглировал семью маленькими лунами и семью серебряными шарами при свете семнадцати высоких свечей. Писец читал нараспев имена воображаемых королей, а Принцесса сидела всё в том же кресле, что и утром, когда он читал имена настоящих королей. «Ранго, Ренго, Ринго, Рунго, – бубнил Писец. – Раппо, Реппо, Риппо, Роппо, Руппо».
Королевский Маг уронил луну и шар, и пожаловался, что свечи мигают, и ему ничего не видно. Квондо сидел в углу, устремив тёмный взор на недоуменное лицо Принцессы.
«Санто, Сенто, Синто, Сонто, Сунто – гудел Писец. – Талатар, Телетар, Тилитар, Тулутар, Ундан, Унден, Ундин, Ундон, Ундун».
– Что за представление при мерцающем свете? – взревел Клод.
– Я сочиняю имена королей в надежде, что одно из них зажжёт свет в глазах Принцессы, – сказал Писец. – «Варалар, Вералар, Виралар, Воролар, Вурулар, Вакси, Векси, Вокси, Вукси», – произнёс он нараспев.
– «Пап, Пеп, Пип, Поп, Пуп!» – передразнил его Король с отвращением. – Хватит тебе всяких: «Вакси, Викси, Вукси!» Наша милая гостья, может быть, безымянна, но и дураку ясно, что она не воображаемая дочь воображаемого монарха. Я решу эту задачу безо всяких тиррадидл и тирридадл. Сию минуту и на сём месте я издам указ, чтобы Принцесса дала опасное задание каждому из моих трёх сыновей, и кто первый справится с ним, пускай берёт себе в жёны эту красавицу. Девицу в чувство может привести только замужество!
Глаза Принцессы засияли, когда она подумала о Джорне, поскучнели, когда она вспомнила о Гэле, и наполнились страхом, когда когда представила себе Тэга.
– Завтра, когда солнце поднимется к зениту, – сказал Клод, – наша гостья должна дать каждому из моих сыновей опасное задание. Ставлю ларец с изумрудами, что первым вернётся Тэг. Кто из вас поставит столько же на Гэла?
Краткое молчание прервал глубокий хрипловатый голос Квондо:
– Ларец изумрудов, мера за меру, – сказал он, – что мужем нашей гостьи станет Джорн!
От хохота Короля Клода дрогнули тяжёлые стены.
– Принято, недоросток! – проревел он.
Принцесса встала, сделала реверанс Королю и покинула зал, а вслед за ней вышли Квондо и Маг. Когда Клод собрался уходить, Писец неуверенно начал:
– Токо сказывал историю...
– Не рассказывай мне сказок Токо,– прервал Король. – Старый осёл докладывал мне о кометах, которые оказывались светлячками. Его сто курантов бьют, когда им вздумается, а солнечные часы стоят у него в тени. Так что не рассказывай мне сказок Токо.
В комнату без стука вошёл Старший Камердинер и поклонился Королю:
– Ваш Звездочёт, сир, требует срочно принять его. В небесах сотворилось что-то дивное!
– Пусть заходит! Пусть заходит! – крикнул Клод. – И не торчи здесь со своими поклонами и ужимками. Скажи ему – пусть заходит.
Королевский Камердинер отвесил поклон, церемонно склонил голову и удалился.
– Это мой батюшка любил пышность и церемонии, а мне пузатые посредники ни к чему. Если человеку надо войти и поговорить со мной – пусть заходит и говорит.
В дверь постучали, и в комнату вошёл Паз, Королевский Звездочёт. Он был молод и розовощёк, одет в розовое платье и смотрел розовыми глазами через розовые очки.
– Громадная розовая комета, – сказал он, – только что чуть-чуть не столкнулась с Землёй. Она ужасно шипела, как раскалённый утюг в воде.
– Знак мне, – ответил Клод. – Всё целится в меня.
Он вышёл из комнаты, хлопнув дверью так, что тяжелые книги распахнулись, а листы их зашелестели от поднятого ветра.
На следующий день, когда солнце достигло зенита, беспамятная Принцесса сидела на высоком резном золочёном кресле в большом круглом зале и в присутствии Короля с Писцом по очереди повелевала каждому из трёх Принцев пасть перед ней на колени.
– Повелеваю тебе, Принц Тэг, – сказала она, – если хочешь завоевать мою руку, найти на охоте и убить одним копьём безо всякой помощи великанского Голубого Вепря из Тэдонской Пущи в Лесу Страхов, принести его золотые клыки и положить их у моих ног.
– Но ведь сто рыцарей сложили головы в охоте на великанского Голубого Вепря из Тэдонской Пущи в Лесу Страхов! – воскликнул Тэг.
– Разве отважный Принц Тэг не охотится на дичь опаснее белого оленя? – спросила Принцесса.
Тэг поклонился, поцеловал руку девы, и через мгновенье в круглом зале услышали громовой топот его коня.
Пришла очередь Гэлу пасть на колени, и Принцесса сказала:
– Повелеваю тебе, Принц Гэл, если хочешь завоевать мою руку, победить Семиглавого Дракона из Драгора, стерегущего Священный Меч Лорала, принести сюда этот меч и положить его у моих ног.
– Но ведь сто рыцарей сложили головы в схватке с Семиглавым Драконом из Драгора! – воскликнул Гэл.
– Разве отважный Принц Гэл не охотится на дичь опаснее белого оленя? – спросила Принцесса.
Принц Гэл поклонился, поцеловал руку девы, и через мгновенье в круглом зале услышали громовой топот его коня.
Последним преклонил колени Джорн, и Принцесса сказала:
– Повелеваю тебе, – отважный Принц Джорн, если хочешь завоевать мою руку и сердце, одолеть Мок-Мока, сторожащего вишнёвое дерево в Чардорском саду в десяти лигах от ворот замка, принести сюда серебряную чашу с тысячей вишен и поставить её у моих ног.
Король Клод наклонился вперёд в большом дубовом кресле:
– Но ведь Мок-Мок – это пугало из глины и сандалового дерева, которое слепил мой пра-пра-пра-пра-прадед триста лет назад, чтобы отгонять Птиц-Рух, прилетавших полакомиться вишнями! – вскричал он.
– Но ведь сто мальчишек вырезали свои имена на страшном Мок-Моке в вишнёвом саду Чардора! – воскликнул Джорн.
– Разве отважный Принц Джорн не охотится на дичь опаснее белого оленя? – спросила Принцесса.
Джорн поклонился, поцеловал руку девы, и через мгновенье в круглом зале услышали громовой топот его коня.
Принцесса встала, сделала реверанс Королю и поднялась по каменной винтовой лестнице, чтобы поухаживать за Лекарем и за Магом, который, пытался снять себе голову и поставить её на место, как это делали кролики, но лишь свихнул шею и слёг в постель. Король обошёл зал, машинально трогая щиты на стенах ногтем большого пальца, от чего они глухо звенели.
– Сколь милое лицо, – бормотал он. – Сколь милое дитя, но полон я каким-то странным ощущеньем, будто с приглушенной тревогою за мною она следит – лесной зверёк...
Королевский Писец приложил к носу указательный палец правой руки.
– Скорее, будто вспугнутая птица, трепещущая в ивах, – добавил он.
Король резко повернулся и прорычал:
– Нет, не как птица, вспугнутая в ивах. Мой сон был ночью неглубок, и слышал я каждый шорох, писк и вскрик, и вздох: «тик-цок», «тик-цок» оттуда доносилось, – и он показал рукой чуть западней севера. – И что ни ночь, я слышу этот звук.
– Ведь иногда лесные колдуны с луны бросают камни – может это? – предположил Писец.
Король вздохнул:
– Несчётно, тысчу раз, настойчиво, настырно, непрерывно: «тик-цок», «тик-цок», «тик-цок», «тик-цок», «тик-цок».
Он подошёл к Писцу:
– Рассказывай теперь, какую сказку наплёл тебе намедни старый Токо?
Писец покашлял:
– Сказка Токо извилиста, полна обиняков, намёков, недомолвок, то да сё, ни «да», ни «нет», а только «допустимо», «быть может», «исключить нельзя», «похоже» и ворох всякой прочей ерунды – шесть «за», шесть «против», а отгадки – нет.
– Бу-бу-бу-бу, – сказал Король. – Болтай, болтун, болтай. Нет у меня досуга и охоты раздумывать над заумью его. Его рассказ всегда идет кругами и вертится на месте, как юла, со столь же малым смыслом.
– Я сделал всё, что мог, – пожал плечами Писец и пересказал историю об олене, шедшую от отца Токо, снабдив её сотней собственных поворотов и зигзагов.
Слушая, Король сперва порозовел, потом покраснел, потом стал из красного серым.
Обретя, наконец, голос, он прохрипел:
– Дай Бог, чтобы наш олень не оказался том оленем из истории отца Токо.
Писец воздел руки:
– Волшебство, – как говорит Токо, – движется кругами. Череда, а не чехарда чар очерчивает чудо, и что истинно для одного особого случая, истинно и для всех особых случаев той же особости. Если бы какой-то негодяй не забыл вернуть «Историю волшебства» на ту полку, где ей положено стоять, я бы показал вам, что я имею в виду. Над этой книгой трудились ещё писцы вашего батюшки. Нет в ней уже нет ни указателя имен, ни словаря тёмных смыслов, да и то сказать – страницы позагнуты да повырваны, в кляксах и пятнах, обложка в лохмотьях, а корешка нет.
– Кто там в лохмотьях? – удивился Клод.
– «История волшебства», – изволите не слушать, Ваше Величество! – обиделся Писец.
– Как посмела она вырядиться в лохмотья? – рявкнул Клод.
– Да уж жизнь довела.
– «Жизнь довела» – передразнил Клод. – «История волшебства» как раз сейчас в моей опочивальне, и листаю я её каждую ночь на сон грядущий.
Он хлопнул в ладони, и появился человечек малого роста в жёлтом одеянии. Клод велел ему сходить в королевскую опочивальню и принести «Историю».
– Позови трёх слуг себе в подмогу, – добавил Клод.
– Лица, берущие в Королевской библиотеке «Историю волшебства» или иные книги, должны заполнить соответствующее требование, – строго заметил Писец.
– Я не из тех, на кого заводят карточки, кто заполняет требование и кого можно заставить расписаться в формуляре, – отрезал Клод, – и если книга мне нужна, я просто иду и беру её.
Король и Писец выхаживали по залу навстречу друг другу, а когда встречались, первый ворчал, а второй – вздыхал. Тут в зал вошли четыре человечка в жёлтых одеяниях, сгибаясь и оступаясь под тяжестью огромного древнего фолианта. Они положили книгу прямо на пол и вышли, а Писец стал переворачивать пожелтевшие пыльные страницы, бегло просматривая их и покашливая.
– Здесь нет ничего на «олень», – сказал он, наконец, – кроме сообщений о девах, которые превращались в оленей, а потом из оленей – в дев. Все строги, обаятельны, учтивы, смуглы, высоки, убраны красиво. Но в каждом случае расколдованная дева помнила своё имя. Так здесь сказано.
– Тогда поищи на другое слово! – рявкнул Клод.
– Ну, например? – спросил Писец.
– Потеря памяти у дев, – рыкнул Клод. – Смотри на «П».
– «Потеря» в данном случае на «Д», – возразил Писец.
– Да мыслимо, возможно ли такое? – громом прогремел Клод.
Голос Королевского Писца был твёрд и ясен:
– Слова в книге расположены по ключевому понятию, так что нужно смотреть «Девы, потеря памяти».
Король зажмурил левый глаз, открыл, а потом зажмурил правый. Голос его стал низким и зловещим.
– Ничуть не сомневаюсь, что «кошка» у тебя на «ша», обезьяна-образина – на «эр», а «баран-болван» на «эф»! Хоть в «Э, Ю, Я» ищи разгадку тайны, а дай ответ!
Щиты на стене задрожали. Королевский Писец открыл букву «Д», где оказались свалены в одну кучу Дамоклов меч судьбы и Двойники, Догадки, Духи, Домовой и Демон, Доверчивость и Доводы рассудка, а с ними Дьявол, Дежа-вю и Девы. Король ходил взад и вперёд, пока Писец просматривал десятки страниц, то ахая, то охая, то ухая, то эхая. Наконец, Король не вытерпел и крикнул:
– Хватит тебе квакать и крякать – читай, что есть!
Писец покачал головой:
– Король, не торопите. Здесь полно статей и пунктов, ссылок и отсылок, значков, помет, подстрочных примечаний и терминов, и внутренних цитат на греческом, персидском и латыни, а также разных «см.» и «и т.д.»
– «См., и т.д.» – давай ответ скорее простым, понятным, внятным языком без всяких там «балда-белиберда».
Писец вспыхнул, перейдя от обиды на прозу:
– Вот на букву «Д» здесь рассказ о девяти чарах, которыми лесного и полевого оленя превращают в деву.
– Почему именно его? – спросил Клод.
Писец ответил медленно и терпеливо:
– Во-первых, олень спас жизнь колдуну, а, во-вторых, злой колдун решил сыграть с людьми злую шутку.
– Если бы я был королем над всеми королями, я бы положил конец колдовству, пусть мне хребет сломают. С такой суматохой и причудами кто поймёт, где его гончий пёс, а где – племянница?
– И вот что верно, – продолжил Писец, – для этих девяти чар: те девы были безымянны и помнили деревья и поля, и больше ничего.
– Ого! – сказал Король.
– Кроме того, что не менее важно, чары были всегда одинаковы, и во всех изложенных здесь случаях олень, спасаясь от погони, попадал в тупик, откуда не было возврата.
– Ну! – потребовал Король.
– После чего именно в том месте и в тот же миг олень являлся девою учтивой, высокой, смуглой, убранной красиво, принцессой благородной, как взглянуть.
– Во! – простонал Король и тяжко опустился на стул.
Писец вышагивал какое-то время взад и вперёд, потом остановился и поднял руку.
– И у всех этих лжеженщин, лжедев и лжепринцесс есть поразительное свойство.
– Так в чём оно? – прохрипел Клод.
– В том, что ни любовь, ни жар не расплавят чёрных чар. – Королевский Писец на минуту замолк и продолжил. – Кто их в третий раз разлюбит, вмиг несчастную погубит.
Клод вскочил и зашагал взад и вперёд по залу.
– Запиши рескрипт! – приказал он.
Писец нашел чернила и гусиное перо в паутине на полке, вытащил кусок пергамента из-за щита и уселся на пол, скрестив ноги. Клод закрыл глаза и сказал:
– Пиши простым и внятным языком: «Никто из сыновей моих отныне оленя в жёны не возьмёт», и точка.
– Оленя, – продолжил Писец, – в любом обличье, форме, воплощенье, под маской и личиною любой...
– Кто издает этот рескрипт, я или ты? – спросил Клод.
Голос Писца был ясен и твёрд:
– Нет сомненья, – сказал он, – что рескрипт должен быть изложен так, что если бы вам когда-либо пришло в голову изменить своё мнение, от рескрипта можно было бы отойти, отречься и отказаться..
– Порви рескрипт, – приказал Клод.
Какой-то миг он казался опечаленным, а потом расхохотался.
– В наших незадачах, конечно, очень много досадного, но я отдал бы полцарства, чтобы увидеть физиономию Тэга, второго охотника из всех живущих: как он проснется однажды утром, когда растают чары, и увидит рядом с собой на подушке не чёрную прядь волос и алые уста, а мохнатое ухо и бархатные ноздри!
Смех кидал Клода от стены к стене зала, как мячик в ящике. Он ещё пуще захохотал и запрыгал, подумав о Гэле, а потом о Джорне, как они окажутся носом к носу со своей дамой в её подлинном обличье, увидят ту, которой не в салоне с вином янтарным чашу пригублять, а во поле или в лесном загоне пастись, щипать траву иль соль лизать. Король едва выдавил сквозь смех:
– Больше всего забавляет меня мысль о Джорне – Джорне с лютней и лирой, вдруг понявшем, что он овладел сердцем и копытом самого быстрого оленя на всем божьем свете.
Он уселся в кресло, утирая слёзы смеха, а Писец всё расхаживал по залу, возмущая пламя светильников. Клод трижды вздохнул:
– Спору нет, девица зажгла огонь в моем сердце, – сказал он. – Многое бы отдал, чтобы издать указ о том, что она никогда не была оленем.
– Невозможно, сир, – сказал Писец.
– Так что же мне делать?
– Ждите и смотрите, на что смотрится, примечайте, что приметно и знайте, что раз – то однажды, что два – то дважды, что три – то трижды, а миг – быстрей мгновения.
– Вау-вау-вау, гау-гау-гау,– хватит с меня прибауток и присказок. Объявим деве, что она – олень, и пусть любезно удалится в тень!
– Она не сможет сделать этого! – воскликнул потрясённый Писец. – По вашему же указу это создание повелело вашим сыновьям исполнить подвиги и сейчас ждёт возвращения самого быстрого из них. В общем, дело сделано и решено.
– Так я и думал, что она – принцесса, – сказал Клод.
Писец пожал плечами:
– Принцессой-то её как раз назвал ваш собственный указ, – держите слово, сир. De facto и Pro tem – то есть, сейчас и фактически. Король поднял голову, издал могучее «ХАРРРУУУ» льва, которого довели волшебные мыши и так тяжко прошагал к двери, что на стенах зазвенели щиты.
– Надеюсь, что все мои сыновья заблудятся, – сказал Король. – В этом один из выходов.
– Для них – быть может, но не для вас, – возразил Писец. – Осталось с вами милое созданье, и будет здесь при вас оно, покуда огромная и тёмная планета, которую нам Токо предсказал, с Землёю не столкнётся, и тогда-то мы все умрём.
Король Клод вздохнул, поморщился и проворчал:
– Огромною и тёмною планетой, так напугавшей Токо, было птичье, оброненное на лету перо. Что за напасть тут: то слепой чудак, то дымный клоун, то колдун зловредный свалились на меня, и всем я нужен – а мне-то что до них!
Он выбежал из комнаты, хлопнув дверью так, что воздушная волна бросила Писца лицом на пол.
ДОБЛЕСТНЫЙ ПОДВИГ ПРИНЦА ТЭГА
Дорога, по которой выехал Тэг, скоро превратилась в узкую кривую тропу, петлявшую между скрюченных и сучковатых деревьев, застывших, как фигуры в танце. Отовсюду сочилась и капала клейкая густая жидкость, отяжеляя воздух сладким запахом, который то слабел, то усиливался, то затихал, то возникал, то пропадал, то вырастал.
Тэг бормотал про себя: «Тяжелый сладкий запах долго рос, но вырос не таким, как запах роз, а тем, что мучит человеку нос. Смущает он теченье стройных дум, кривою тропкой направляет ум, коварных слов развешивая шум. Но если нужно быстро сосчитать, то трижды восемь – восемьдесят пять. На единицу, равную нулю, я десять мятных пряников куплю...»
Пушистый голубой дымок плыл между деревьями кругами, кольцами и воротничками.
– Терпеть не могу этой густой сладкой дряни, – прикусил губу Тэг. – Шменя добольно!
– Сладкий – гадкий: чаще – в чаще, пуще – в пуще, – вдруг произнёс голос, по непонятной причине рассоливший Тэга, и продолжил, – я здесь в сердилке двух тёток.
– Ты хотел сказать, в резвилке двух деток? – спросил Тэг, заметив лысого толстячка в развилке двух веток над собой. – Долго ты искал это место?
– Ничуть, – возразил толстячок. – Дерзилка есть у каждого вредива.
– Чудилка пустого бредива.
– Нет уж, казнилка лесного бродива. Следи за звуками речи, если решил меня сцапить!
– Сам ты цапишься! Скажи лучше, который счас?
– Без пяти спять или полпустого, а, может, скоро ври. Только я жду не дождусь, когда уж ква!
– Ты просто не в настроении.
– Скажите на милость: сперва встречает меня, а потом говорит, в чём меня нет! Сам видишь, что я в костылке вредива. Теперь ответь, о чем я думаю?
– Ты ещё не соврался мыслями.
– Вот сейчас соврусь и побою тебя!
Тэг расхохотался.
– Грешно смеяться над человеком, который ещё не соврался, когда все уже соврались!
– Слазь со своей костылки!
– Грешно смеяться над человеком, который сидит на костылях. Чума на оба ваших дыма!
Четыре иволги в непроглазных кустах пропели: «Кру-го-голо-ва», а Тэг закрыл рот, задержал дыхание, крепко зажмурил глаза и поскакал сквозь колючие кольца дыма и тучный тошный запах. Через долгий миг он выехал из рощи кривых и узловатых деревьев и увидел прямо перед собой Долину Вечного Ликования.
Воздух засверкал сиянием чистейшего кристалла, из-за чего три человека, приближавшиеся к Тэгу, показались больше, чем были на самом деле. Они остановились рядом с конём Тэга, поклонились, улыбнулись и снова поклонились. Тэг увидел, что в руках у каждого из них была маска точь-в-точь походившая на его лицо, но одна маска была строгой, вторая – печальной, а третья – торжественной. Первый человек хихикнул, второй – прыснул, а третий – фыркнул.
Первый сказал:
– Мы надеваем наши маски по вчерам и завтрам,
Второй добавил:
– а поскольку эти печальные дни никогда не приходят,
Третий продолжил:
– мы не ведаем печалей, – и помахал маской Тэгу. – Меня зовут Вэг, это – Гэг, а это – Жэг.
– А меня зовут Тэг, – сказал Тэг.
– Чудесное имя! – воскликнул Вэг.
– Изумительное имя! – воскликнул Гэг.
– Восхитительное имя! – воскликнул Жэг. – Я бы сам хотел называться таким именем.
– Добро пожаловать в Ликованию! – сказал Вэг. – Во всей земле не сыщешь уголка приветливей, привет тебе, о Тэг! Ты лучший и приятнейший из принцев, известных нам.
– Так ведь вы меня толком не знаете, – сказал Тэг.
– Мы знаем тебя прекрасно! – сказал Вэг.
– Мы знаем тебя чудесно! – сказал Гэг.
– Мы знаем тебя великолепно! – сказал Жэг.
Тэг нахмурился.
– Я ищу дорогу к Тэдонской Пуще в Лесу Страхов. Я должен ехать. У меня мало времени.
– Далёки страхи те от нас, ты не достигнешь их за час, – сказал Вэг.
– И за день, – уточнил Гэг.
– И за месяц, – добавил Жэг. – Мы знаем это чудесное место!
– Изумительное место! – сказал Гэг.
– Восхитительное место! – сказал Жэг.
Но Тэгу уже не сиделось, а коню его не стоялось.
– Скажите мне, стали ли страхи там страшнее, а чудища – чудовищней?
Трое схватили друг друга за плечи и расхохотались до слёз, а потом разрыдались до смеху.
– Ни бед, ни чудищ вовсе нет, – хихикнул Вэг, – и ужасов не знает свет!
– Забудь о страхах! – прыснул Гэг.
– Выброси из головы чудищ! – фыркнул Жэг.
И все трое опять хохотали до слёз и плакали до смеху.
– Так какой же дорогой проехать мне к Лесу Страхов? – вдруг гаркнул на них Тэг так, что смех и плач сразу оборвались.
– Скачи себе вперёд между тем, – ответил Вэг.
– и между прочим, – добавил Гэг.
– И не упускай из виду времени, – посоветовал Жэг.
Три человека снова захихикали, запрыскали и зафыркали, а Тэг поскакал галопом прямо вперёд по зелёной долине, полной звонкого грома, весёлого шума, забав и проказ, радостных глаз, ласковых рос и смеха до слёз.
Он скакал вперёд, и по левую его руку было То, а по правую – Прочее, не упуская из виду Времени, которое висело перед ним как большие часы со смеющимся циферблатом. Он всё ехал и ехал вдоль весёлого искристого ручья, пока холмы не расступились с обеих сторон, а цвет травы не стал из зелёного бурым, а потом – серым. Весёлый человечек в дальнем конце Долины Ликования крикнул ему вслед: «Лови мгновенье!»
Дорога стала неровной и каменистой, колючки сыпались с колючих кустов и впивались в землю кинжалами. Уже у самого порога Страхов погода внезапно переменилась. Опустился мшистый туман и поднялась стеклянная буря.
Вдруг с моря налетели торнадо и циклоны, нагрянули муссоны и тучи скрыли даль, а по долине чёрной, дождями орошённой, пронзительно-холодный сорвался с гор мистраль.
Путь вёл через поток, мягкие волны которого колыхались так торжественно и пели так сладко, что Тэг едва поборол дрёму и чуть не утонул во сне. Чёрный конь ржал от страха, но понуканиями Принц заставил его пронестись галопом по гибельному лесу. Великий ветер задул с земли, и деревья падали перед всадником и конём, ?падали за ними, и по сторонам. Громадные ямы разверзались и смыкались в земле, будто пасти великанов, но Тэг направлял коня то в объезд, то между ними, то перескакивал их пржком.
Пожар охватил лес, но Тэг промчался сквозь огонь невредимым. Градины, большие, как чаши, сыпались с неба, но он избегал их. Сверкали молнии, грохотал гром, ливень обрушивался сплошным потоком, но Принц Тэг ехал вперёд и пел песню.
Наконец, замаячили чёрные деревья Тэдонской Пущи, прибежища Голубого Вепря. Тэг спешился с копьём в руке и осторожно пополз вперёд. Он оглох от звуков страшного, вздымающегося и опадающего храпа. Крепко сжав копьё, Тэг двинулся на звук, который, казалось, исходил от корней обоба. К величайшему удивлению Тэга, Голубой Вепрь из Тэдонской Пущи, которому надлежало спать лишь тридцать мгновений раз в тридцать лет, храпел под обобом, закрыв свои большущие глаза и вздымая мощные бока.
Тэг мягко и быстро шагнул к нему, но чудище, и во сне чуявшее опасность, открыло один глаз и с усилием встало на ноги, издав громовое «СКАРУУУУФФ!» Но было уже поздно. Копьё Тэга вонзилось прямо в сердце Голубого Вепря, и зверь рухнул на бок с такой силой, что сам вырыл себе могилу.
Тэг нагнулся и выломал золотые клыки совсем легко, будто они были сосульками, а через минуту он уже скакал обратно по гибельному лесу.
Валуны в десять обхватов зигали и загали то с одной, то с другой стороны тропы, изламывая её зигзагами, а птицы-жужжаки во множестве носились над головой Тэга, разевая острые, как ножницы, клювы. Принц на чёрном коне, избегая скал и жужжащих птиц, головокружительными скачками вырвался, наконец, на открытое место и помчался к отцовскому замку, сжимая в руке сверкающие клыки Голубого Вепря.
Из высокого окна высокого покоя королевского замка Принцесса, широко открыв огромные глаза, с трепетом вглядывалась в дорогу, по которой ускакали на конях искатели её руки и сердца, до самого места, где расходилась она в три стороны, как тройной подсвечник. Тэг поехал направо, Гэл – налево, а Джорн – прямо вперёд.
Насколько хватало таинственного взора девы, ни на одной из дорог не было ни облачка пыли, ни признака коня или человека. Она всматривалась в среднюю дорогу с надеждой и томлением, а в правую и в левую – со страхом и отчаянием.
Токо тихо сидел в своей сумрачной мастерской, пытаясь подыскать холодные и хрупкие рифмы к словам «печаль» и «время».
Маг сидел на корточках в своей комнате в башне, пытаясь превратить в золото кусок простого камня. Он скрещивал, переплетал и сжимал над ним пальцы, выкрикивал слово «Иккиссизо!», но ничего не получалось.
А Лекарь все ещё лежал в постели, то укоряя, то ободряя себя. Он старался высунуть язык так, чтобы разглядеть, не обложен ли он.
– Ну, маленький, ещё, ещё чуть-чуть. Ну, покажи свой длинный язычок, ну, постарайся, милый! – просил он ласково, и тут же горестно вздыхал: – Нет, не могу.
В королевской библиотеке Писец сидел на высоком табурете у высокого бюро и записывал в свой дневник: «В тот день было установлено, несмотря на капризы и раздражение, рёв и вопли Вы Знаете Кого, что так называемая «Принцесса», которой с позапрошлого вечера было оказано гостеприимство на нашем замке, является подлинно и достоверно по рождению и жизненным обстоятельствам обычным оленем, и раскрытие прискорбной тайны этого злосчастного зверя принадлежит мне».
Король Клод сидел один в банкетном зале во главе длинного стола, давил орехи двумя пальцами и размышлял, не следует ли перед визитом к Принцессе пропустить чарку вина. Он решил, что посылать за вином, вероятно, не следует, и продолжал щёлкать орехи. Он ставил вопрос и так, и этак, и взор его то мрачнел, то светлел. Наконец, раздавив последний орех, Король медленно съел его вместе со скорлупой, всеми плёночками и пластиночками, хлопнул ладонью по столу так, что серебряная орешница подскочила и с грохотом упала на пол, и рявкнул:
– Слуга, вина!
Высоко на дереве в густой листве, где его не было видно, спрятался Квондо и высматривал дорогу, которая вела к беде. Повернув голову влево и приглядевшись сквозь листву, он мог видеть Принцессу, стоявшую у высокого окна покоя.
А в сторожке Королевского Лесничего жена лесничего переставляла горшки на полке и говорила мужу через плечо:
– Я и на полсловечка не верю, что бы ты мне здесь ни нёс. Вот и скажу, что никогда она не была оленем. Сами они всё это выдумали, чтоб скрыть свои штучки. Мужики все одинаковы. Не дева она блаженная, а девка блажная! Видала я таких! Сама, небось, по лесу шлялась да п

Если вздумается вам плутать по горам и долам, и пойдёте вы наугад, куда глаза глядят, в туманный апрельский день, когда ни свет, ни тень, и дым не столбом стоит, а на земле лежит, то тяжко ли легко ли, близко ли далеко ли, а выйдете вы, коль случится, к Заколдованному Лесу как раз между Копями Лунного Камня и Кентавровой Горой.